«Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен…» (Ж.-Ж. Руссо)

Федеральное законодательство устанавливает уголовную ответственность за деяния, направленные на насильственный захват и удержание власти, изменение конституционного строя России, за организацию вооруженного мятежа либо активное участие в нем, а также за публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности. Означает ли это, что любая форма гражданского неповиновения сегодня является противозаконной?

26 августа московские Интернет–пользователи провели необычную акцию солидарности с кемеровским блоггером Дмитрием Соловьевым, которого обвиняют в возбуждении ненависти и унижении достоинства сотрудников милиции и ФСБ.

Участники акции принесли на площадку около ст. м. «Улица 1905 года» ноутбуки и размещали в своих сетевых дневниках те же записи, за которые Соловьева подвергли уголовному преследованию. По замыслу организаторов, эта акция должна была поставить правоохранительные органы перед дилеммой: либо арестовать ее участников по аналогичному обвинению («возбуждение ненависти, вражды и унижение достоинства социальной группы»), либо позволить гражданам демонстративно нарушить закон, который те считают абсурдным и вредным.

Какие формы гражданского неповиновения признаются правомерными в соответствии с действующим законодательством РФ?

Может ли на сегодняшний день российское общество открыто и без страха требовать от власти отмены тех или иных решений, актов, законов?

Является ли гражданское общество России сильным инструментом в борьбе за права и свободы человека?

Насколько развита сегодня в нашем государстве идея публичного обсуждения законопроектов?

Очевидно, что привлечение блоггера к уголовной ответственности (далеко не первое, кстати) — лишь часть разворачивающегося заказного процесса над свободой слова в интернете.

Нельзя забывать о том, что гражданское неповиновение — не только борьба с нарушением конкретных конституционных прав и свобод граждан, но и протестная реакция людей на недостатки системы.

Конечно, как форму гражданского неповиновения можно расценивать и обращение за защитой своих прав к такому бюрократическому средству как судебное разбирательство, однако в строгом смысле этого слова под такими формами нужно понимать демонстрации, забастовки, митинги, референдумы и т.п. Даже с организацией порядка их проведения зачастую возникают серьезные затруднения.

Пределы допустимой критики в отношении публичной власти являются более широкими, чем в отношении частных лиц, что, кстати, подтверждается практикой Европейского суда по правам человека. Отсюда следует, что государству следует проявлять больше терпимости к критике.

В свете этого, говоря о необходимости преследования пользователей интернета за высказываемые ими мнения, нельзя забывать, что таковое оправдывает себя в случае установления явных признаков призыва к насилию, коих в случае критических статей нет.

Любая власть осуществляется посредством насилия, пусть даже и опосредованного различными цивилизационными механизмами. Но доводить до абсурда преследование граждан за критику государственного строя — это ли не показатель слабости власти, которая не может решить гораздо более важные стоящие перед ней задачи?

Увеличение числа лиц, привлекаемых за распространение своих взглядов в интернете лишь подтверждает наметившуюся тенденцию преследования неугодных и инакомыслящих, что вызывает определенную тревогу.

Публичное обсуждение законопроектов как эффективный институт в России отсутствует. Хотя на этот счет существуют даже утвержденные Минюстом России Рекомендации по подготовке и оформлению проектов федеральных законов, согласно которым в необходимых случаях подготовленный законопроект может быть опубликован в средствах массовой информации для публичного обсуждения. Тем не менее, имеющие место публичные обсуждения тех или иных законопроектов представляют собой полемику заинтересованных либо, напротив, незаинтересованных в принятии закона структур.

Гражданам же сложно каким–либо образом влиять на законотворческий процесс, поддерживая либо отвергая соответствующие законодательные инициативы.

Так, например, опыт принятия законов, умаляющих права человека, показывает, что протестуют против этого в первую очередь только те, кого данные законы напрямую касаются. Далеко ходить за примером не надо — т.н. «монетизация» льгот показала, что власть не намерена всерьез относиться к мнению общества.

Следовательно, есть сомнения, что действенность требований российского общества по отмене тех или иных законов может быть достигнута тогда, когда с такими требованиями выступит значительная часть общества. Да и на активность общества, честно говоря, особой надежды нет.

При таких обстоятельствах рассчитывать, что общество сплотится на защиту отдельных жертв государственного усмотрения (с точки зрения нахождения в их действиях признаков состава преступления), не приходится.

Приходится констатировать, что если вышеозначенная тенденция получит свое развитие, то времена, когда люди были вынуждены держать при себе свое мнение относительно качества функционирования системы власти, не за горами.

Это печально, поскольку право человека не быть довольным властью и заявлять об этом открыто должно быть неотъемлемым элементом правового статуса личности, и уж во всяком случае не может становиться поводом для произвольного уголовно-правового преследования.

Кузнецов Евгений Алексеевич